О прошлом, настоящем и будущем, о людях и событиях
ДРУЖБА, ЗАЛОЖЕННАЯ ОТЦОМ. Г. ШОЛОХОВ-СИНЯВСКИЙ И К. АТОЯН
Это письмо написано ровно 60 лет назад, 18 марта 1963 года. Написал его известный писатель, наш земляк Георгий Филиппович Шолохов-Синявский жителю села Чалтырь Киракосу Карапетовичу Атояну.
Этих двух людей связывала дружба, заложенная еще в начале 20 века отцом Георгия Филипповича — Филиппом Михайловичем и Киракосом Атояном. Уже в 50-е годы они оба были заядлыми пчеловодами, об этом даются сведения во втором письме (из альманаха Х.О.Кристостуряна «Чалтырь»).
Несколько слов о героях нашего рассказа.
Киракос Карапетович Атоян родился в 1886 году, был образованным для своего времени человеком, из зажиточной семьи, но когда он один из первых в Чалтыре стал коммунистом и организовал в селе большевистскую ячейку, отец выгнал его из дома.
Много лет возглавлял колхоз. В годы репрессий был арестован как враг народа (обвинили в шпионаже в пользу Англии) и он десять лет сидел. После был реабилитирован, работал в Ростове в Горисполкоме, в Чалтыре в райисполкоме.
К. К. Атояном написано много работ по истории района, он печатался в районной газете. Во время создания музея ( еще в 1960 году) им сделана арба, которая и сейчас хранится в районном музее, и много другое. Вырастил талантливых детей: Ащхен и Карапет—известные врачи, дочь Мариям — учительница.
Георгий Филиппович Шолохов-Синявский (настоящая фамилия — Шолохов; 29 октября [11 ноября] 1901, с. Синявское, Область Войска Донского— 1 мая 1967, Москва) — русский советский писатель и журналист, военный корреспондент. Один из зачинателей советской литературы на Дону.
Учился на литературном факультете Ростовского педагогического института. Писать начал в 1930-х годах. За 50 лет творческой работы опубликовал более 50 сборников стихов и поэм. Многие его стихи посвящены Донскому краю, его природе и людям, русской культуре и истории, родине предков поэта — Армении.
Делегат I-го Всесоюзного съезда советских писателей.
Служил в рядах РККА, участник Великой Отечественной войны, воевал в составе 28-й и 4-й танковых армий, 65-й армии, был политруком в звании капитана. Затем работал в редакции армейской газеты. Во время войны Г. Шолохов-Синявский написал книгу рассказов о человеке на поле боя «Змей Горыныч» и одно из наиболее крупных своих произведений — роман «Волгины» (1947—1951).
В послевоенные годы выходят в свет его роман «Беспокойный возраст», повесть «Отец», положившая начало крупному последнему произведению писателя — автобиографической трилогии.
Вот об этой книге и хочется сказать несколько слов.
Отец Георгия Филипповича, о котором пишет знаменитый сын, работал у богатого армянина :
«И вот мы в старом огромном саду. Это лишь малая часть обширного имения богатого армянина Адабашева. Здесь отец работает садовником, он обыкновенный батрак «на своих харчах». Таких батраков в экономии сотни, но я об этом ничего не знаю, все окружающее я воспринимаю как нечто принадлежащее только отцу и мне. Отец — владыка всему: неисхоженному саду с таинственными и бесконечными, как казалось мне, аллеями, подступающим со всех сторон необозримым полям, весеннему яркому небу, ручьям и грачиным стаям».
Здесь у Адабашева и встретились Киракос Карапетович и Филипп Михайлович. Дружба их продолжалась и после их работы на хозяина.
В книге Шолохова-Синявского очень интересно описаны армяне:
«В имении были машинные и скотные сараи, пристройки всякие, конюшни для скаковых и рабочих лошадей со светлыми, отлично оборудованными и сухими денниками, птичники, свинарники. Были вместительные добротные амбары, огромные овчарни, рассчитанные на многотысячные отары, теплые хибары для чабанов, были кухня и сарай для двух паровых молотилок, жаток, сноповязалок и сенокосилок.
На хуторе жили сезонные и годовые рабочие: скотники, конюхи, птичники, даже жокеи, щеголявшие в малиновых курточках и канареечных картузиках — многоликая масса всякого работного люда, и жили они кое-как, в обветшалых хибарках и мазанках. Скоту, конечно, жилось куда вольготнее. За английскими скакунами и орловскими рысаками, за быками-симменталами, тонкорунными и курдючными овцами хозяин и управляющий ухаживали более заботливо, а с людьми не церемонились — их наплывало ежегодно из центральных губерний видимо-невидимо, им бы только харч да какой-нибудь угол.
Наступала осень, и адабашевские гуртовщики гоняли на убой в Начихевань-на-Дону тысячи откормленных на мясо и сало курдючных овец. Называлось это у армян-скотоводов «гонять скот на „салаганы“. Что означало это слово — не знаю, но звучало оно так же, как слова «ярмарка», «торги» или что-то в таком роде. Оно так и витало в воздухе, как бы знаменуя собой немалые прибыли для хозяев.
К зиме хутор расползался вширь, разбухал, словно обрастал бараньим жиром, напитывался душным запахом овчины. И запах этот точно манил степных хищников — любителей урвать жирный кусок от хозяйского добра.
В те годы особую приманку для воров составлял откормленный скот — кони, быки, овцы. Это был ходкий товар, это были деньги, пожива. И по степи гуляло немало лихих молодцев, промышлявших кражей скота.
Очевидно, суровый старик Марк Ованесович Адабашев достойно оценивал отвагу молодцев и позаботился о том, чтобы крепко оградить хутор от лихих налетов. В хуторе было очень много всяких сторожей — молодых и старых, «сидячих», «ходячих», вооруженных старинными, стреляющими с пушечным грохотом ружьями, многозарядными пистолетами и просто дубинами.
В один из солнечных майских дней, когда в саду все цвело и благоухало, мы с отцом возвращались домой. Вечерело. Солнце играло на пышной зелени хлебов, на ветвях верб и серебристых тополей. Над петлявшей между огородами тропинкой клубились мошки и, освещенные солнечными лучами, походили на золотую пыль. В саду пели соловьи, свистели иволги, и отец, как всегда, рассказывал мне, какой птице принадлежит тот или иной голос.
Когда мы вышли на дорогу, ведущую в хутор, отец вдруг остановился, схватил меня за руку:
— Погоди, сынок! Посторонись. Кажется, барыня едет со станции.
Мы едва успели отойти в сторону, как мимо прокатал сверкающий черным лаком фаэтон, запряженный парой сытых, лоснящихся вороных лошадей. Спицы колес, мелькая, поблескивали на солнце. На козлах сидел статный кучер в синей ливрее, в высокой, с позументами, шляпе и туго натягивал вожжи.
— Сними картуз, — шепнул мне отец, и, когда я замешкался, сам сорвал с моей белой, как ковыль, головы фуражку одновременно со своей.
Сидевшая в экипаже с сыном и дочерью хозяйка, видимо, узнала садовника, велела кучеру остановиться. Она поманила отца затянутой в сиреневую митенку рукой.
Ее огромная, как сито, шляпа с пышным голубоватым пером удивила меня не меньше, чем фаэтон со сверкающими на солнце спицами. Не выпуская моей руки, отец подошел к экипажу. Лошади фыркали, мотая головами, позвякивая нарядной сбруей.
Я глядел на «барыню» снизу вверх исподлобья, а она, как мне казалось, восседала на сказочной колеснице, снисходительно взирала на нас и приветливо улыбалась. Да, она улыбалась, эта черноглазая толстая и бледная армянка, для поездки на хутор нарядившаяся, словно на бал.
По бокам ее сидели тонкая, такая же черноглазая и большеротая, некрасивая девушка и смуглый юнец с темными усиками и курчавой, как барашек, головой. Девушка и юнец тоже были одеты франтовато.
Борис Гаспарович, управляющий имением, вежливый старичок армянин, был на нашей стороне. Он часто запросто заходил к нам в мазанку.
…И вот в один из знойных июльских дней Марка Ованесовича прямо в степи, на новой сноповязалке, которой он сам сел управлять, хватил удар. Он свалился с высокого сиденья уборочной машины прямо на пахучий пшеничный сноп. Все еще крепкое, поджарое тело его в сатиновом жилете, запыленных шароварах и шерстяных, до колен, белых чулках чуть не попало под косогоны. Его вовремя подхватили и оттащили в сторону работники, … уложили его на узкие дрожки-бегунки и отвезли в хутор.
Так оборвалась жизнь степного воротилы, а с нею стала клониться к закату и хозяйственная мощь его владений.
…Все заметнее стало редеть армянское население хутора, и постепенно заглохла армянская речь, а вместо нее зазвучала плавная украинская. Полетели над степью широкие «хохлацкие» песни, то задумчивые и печальные, то веселые и буйные.»
А в повести «Суровая путина» Георгий Филиппович воспроизводит свое интересное впечатление детства от музыки армян Дона: «На ярмарку вкатили с гиканьем, с гармонным ревом.
Толпа шарахалась в стороны, полицейские пробовали поймать лошадь под уздцы, но, узнав прасола, махали рукой.
— Не сворачивай! — вопил Полякин, выхватывая у работника кнут и правя прямо на толпу.
Встав на линейке во весь рост, он подстегнул жеребчика, наезжая на гончара, разложившего у самой дороги горшки и глиняные свистульки.
— Куды тебе, лиху годыну, несе! — только и успел выкрикнуть гончар.
Линейка с хряском ввалилась на гору горшков, оставив после себя груду черепков, покатила дальше.
…Линейка подкатила к самой богатой палатке. Прасолы выпили горького, нагретого солнцем пива, заказали музыкантам — армянам с большого села Чалтыря — сыграть на зурнах.
Тоскливо, как оводы в знойный день, зудели зурны, глухо, как в пустую бочку, бил барабан, в обнимку прыгали распалившиеся прасолы».
На фото: Ашхен Киракосовна Атоян, Георгий Шолохово-Синявский, Киракос Атоян, Мария Киракосовна Атоян.
На фото: Г.Ф.Шолохов-Синявский (слева) и К.К.Атоян (справа)
Недавно были переизданы книги Г. Ф. Шолохова-Синявского. Познакомившись с ними, вы получите истинное удовольствие.
К. Смоляниченко.
