РАССКАЗ-БЫЛЬ
Начало августа 1942 было знойным и удушливым, уже месяц, как не было ни капли дождя! Еще не рассвело, но Марта, охваченная тревожными мыслями и почти не сомкнувшая глаз, вскочила с лежанки, быстро оделась и собралась идти за водой.
Окинув взглядом спящих детей и тихонечко закрыв дверь на щеколду, женщина с ведрами и коромыслом в руках торопливо направилась вниз по Синявской до ближайшего колодца, расположенного рядом с домом Симона Атояна. Она молила бога, чтобы на ее пути не встретились эти проклятые фашисты, хозяйничавшие в Чалтыре вот уже вторую неделю.
Марта шла быстрым шагом, размышляя о том, чем же накормить голодных детей. Увы, с тех самых пор, как в 1933 году репрессировали ее мужа, Симона Крикоровича Чибичяна за отказ вступить в колхоз, ей очень часто приходилось об этом думать. Бедная женщина вот уже девять лет одна поднимала своих пятерых детей.
Набирая воду из колодца, она увидела невдалеке под карбадом (каменным забором) несколько кустиков перезревшей лебеды. Забыв об опасности, Марта кинулась собирать ее в свой фартук. “Сделаю галеты с мучкой”, — подумала она, вытирая пот со лба. Довольная находкой и, закинув коромысло на плечи, женщина поспешила домой, не ведая о том, что своих близнецов ей, увы, больше не суждено будет увидеть живыми.
В то злополучное утро 6 августа немецкие оккупанты врывались в дома жителей западной окраины Чалтыря и забирали первых попавшихся мужчин в заложники. Поводом для карательной операции послужило исчезновение одного из немецких солдат накануне вечером.
Всего через несколько минут после ухода Марты, сорвав замок на двери, в ее дом ворвались фашисты и буквально выволокли сонных 16-летних близнецов Хачехпара с Амбарцумом и самого младшего, 12-летнего Давида. Их сестра Шушаник, с полными ужаса глазами, прижавшись к стене, молча плакала вслед братьям.
Немцы, гортанно покрикивая и прикладами огревая ребят по спине, гнали их по улице до самого дома Мадоса Хатламаджияна по прозвищу Чавка Мадо, в котором расположился немецкий штаб.
Испуганных мальчишек завели во двор, где было уже около 25 мужчин, в основном, стариков и подростков, многие из них были в исподнем и босиком. На лицах — непонимание происходящего и страх за свою жизнь.
Подойдя ближе к своим односельчанам, ребята увидели в толпе Аршака Лукашевича Псрдияна и его сына, 17-летнего Антраника, своего соседа, колхозного сторожа Мартироса Мануковича Гайбаряна. Он был в одних брюках, с голым торсом и шахтерских галошах на босу ногу.
К толпе заложников, окруженной часовыми, вышел высокий, статный немец, держащий в руках длинный прут. Неплохо владея русским языком, он объявил, что из их части накануне вечером пропал один солдат, и за это, следуя указу немецкого командования,10 заложников будут расстреляны — в назидание остальным!
Закончив свою короткую речь, он ударил прутом по земле, подняв столб пыли, и, довольный собой, не спеша направился в сторону штаба.
Поняв, что живыми они отсюда вряд ли уйдут, мужчины обреченно опустили головы. Стояла жуткая тишина. Давид, не понимающий русского языка, вдруг почувствовал, что происходит что-то очень страшное. Сердце его бешено колотилось, казалось, что оно сейчас выпрыгнет из груди. Стоявший между своими братьями, он инстинктивно схватил их обоих за руки.
В этот момент неожиданно во двор вбежал весь взъерошенный от волнения и тревоги Симон Сухариян, выполнявший роль старосты (председателя колхоза). В руках у него была какая-то бумажка. Он суетливо метнулся к немцу-переводчику и, без конца вытирая проступавший пот на лбу, чуть ли не на коленях стал умолять отпустить мужчин, без которых колхоз не сможет обойтись: “Герр офицер, трактористы, сами понимаете.- ..без них никак нельзя, а кто ремонтировать будет, а кто косить будет?”. Немец продолжал свой путь, а Симон вслед за ним по пятам, без конца повторяя свою просьбу. Так они дошли до штаба и скрылись в дверях.
Староста долго не выходил, а толпа в полном молчании ожидала своей участи. Все понимали, что сейчас решается, кому жить, а для кого это последний час.
Наконец, Симон, в сопровождении двух автоматчиков, вышел из штаба и направился к своим односельчанам. С дрожью в голосе и слезами на глазах, он стал зачитывать список спасенных от расстрела. Не смея смотреть в глаза землякам, староста забрал освобожденных и быстро ушел. Оставшихся 11 человек стали загонять в колхозный сарай. Маленький Давид, боявшийся потерять из виду своих братьев, немного замешкался, за что тут же получил сильный удар прикладом по голове.
Из раны потекла кровь, заливая глаза мальчику. Мартирос Манукович Гай-барян сорвал большой лист тыквы, росшей тут же во дворе, и стал ее прикладывать к ране, чтобы остановить кровь. Прижав Давида к себе, он в сердцах крикнул: “Дитя хотя бы не трогайте! В чем он провинился? Отпустите его!»
Еле успев досказать последнюю фразу, дядя Мардирос получил страшный удар плеткой по голой спине, сразу оставивший багровые следы.
“Шнель- шнель!” — кричали фашисты, вталкивая несчастных, ни в чем не повинных людей в сарай. Шедший за дядей Мартиросом Алексан Гайбарян тихо выругался по-армянски. А немец, хотя ничего и не понял, на всякий случай пнул Алексана сапогом.
Среди заложников, запертых в колхозном сарае, был и русский пленный. Маленький, тщедушный, он достал из тощего вещмешка легкие тапки, напоминающие лапти, и, надевая их на свои босые ноги, тихим голосом произнес: “Убивать будут, как пить дать, бежать надо!”
Продержав почти полдня в сарае без пищи и воды, мужчин вывели опять во двор. Послышалась какая-то команда, по которой все немцы, включая и повара у полевой кухни, вытянулись по стойке “смирно”. Возник непонятный шум и тихий гул подъезжающей машины. Воспользовавшись секундной заминкой, пленный русский, как маленький воробей, вспорхнул и юркнул в высокую кукурузу на другой стороне улицы. Растерянные немцы побежали за ним, но поймать беглеца так и не смогли. Тот как сквозь землю провалился!
В этот миг к штабу подъехала легковая машина с открытым верхом, из которой не спеша, вальяжно вышел человек небольшого роста, в пенсне и в мундире командного состава. В руках у него была красивая трость. Выслушав доклад того самого переводчика, офицер с тростью, внимательно оглядев толпу заложников, остановил свой взор на Давиде.
Мальчик, почувствовав взгляд, испуганно поднял голову и встретился с колючими глазами немецкого начальника. Тот, не переставая смотреть на подростка, поманил его пальцем, указывая тростью на улицу. Растерянный Давид, ничего не понимая, оглядывался по сторонам и не трогался с места. “Беги, дурачок, тебя освобождают!”,- прошептал стоящий сзади дядя Мартирос. Давид, нехотя отпустив руки своих братьев и все время оглядываясь на них, медленно, с дрожью в ногах пошел к немцу-переводчику. Тот, резко толкнув его в спину, выкрикнул: “Иди отсюда!”.
Все еще оглядываясь назад и, ловя взгляды обреченных мужчин, мальчик выбежал на улицу. Здесь по обе стороны дороги, через каждые 3-4 шага стояли автоматчики, которые так и норовили пнуть ногой или ударить прикладом бегущего по улице подростка.
Не чуя под собой ног, весь в ссадинах и синяках, потрясенный Давид добежал до своего дома, дрожащими руками открыл дверь и буквально упал на руки своей матери. Марта, опухшая от слез, на радостях, чуть не задушила своего сына в объятьях. Но, увы, ее любимым близнецам не суждено было вернуться!
Всего через каких-то полчаса невдалеке послышались автоматные очереди. Поняв, что произошло непоправимое, Марта упала навзничь и потеряла сознание. Очнулась она от всхлипываний Шушаник и Давида, которые плакали, стоя на коленях возле матери и не зная, что делать. Медленно поднявшись, и, вытирая все еще мокрые от слез глаза, женщина обняла детей и обреченным голосом тихо произнесла: “Все! Нет наших Хачехпара и Амбарцума! Нет моих кровиночек, моих добрых мальчиков, которые и мухи не обидели в своей короткой жизни! За что лишили жизни вас, мои ангелочки! Разве для того я с таким трудом вас растила одна? За что погибли мои невинные соседи, старые и молодые?» Затем, сделав паузу и повернувшись в сторону окна, она стала кричать: “Будьте вы трижды прокляты, фашистские изуверы, лишившие жизни безвинных! Пусть будут прокляты матери, родившие вас, зверей!”
Марта никак не могла успокоиться. На крик прибежал сосед, Агоп Псрдиян, который и сам был потрясен происходящим. Он жил по четной стороне улицы и, спрятавшись на чердаке, видел, как вели на расстрел его соседей. Под прицелами автоматчиков первым шел с гордо поднятой головой колхозный фельдшер Никохос Карапетович Чибичян. Вслед за ним шли остальные мужчины, старые и молодые, готовые стойко принять смерть. Заложников привели к большой колхозной известковой яме. Их по трое ставили у самого края ямы и убивали выстрелом в упор. Некоторые умирали не сразу, их фашисты добивали известняковыми глыбами. Агоп из своей щели видел, как последними к яме привели близнецов и дядю Мартироса. Обнявшись перед смертью, Хачехпар и Амбарцум так и упали в яму, сраженные автоматной очередью…
Тела убитых не сразу были преданы земле. Под августовским палящим солнцем они пролежали в яме два дня, и лишь на третьи сутки родным разрешили забрать их. Похоронить погибших на сельском кладбище не было никакой возможности. Обернув кусками материи и старыми простынями, тела опустили в братскую могилу, поспешно вырытую на ничейной земле за огородом Григория Чибичяна. Там они лежат и поныне, безвинно убиенные наши односельчане: Чибичян Никохос Карапетович, Гайбарян Мартирос Манукович, Псрдиян Аршак Лукашевич и его сын Антраник Аршакович, Хатламаджиян Арутюн Мартиросович, Чибичян Хачехпар Симонович и Чибичян Амбарцум Симонович, Псрдиян Алексан Борисович, Чибичян Хачик Луспаронович. Вместе с ними была похоронена и Кристостурян Шушаник Манвеловна, умершая накануне. Горечь утраты навсегда поселилась в их семьях.
С той страшной поры минули десятилетия. Марта Лусегеновна, как и остальные матери, жены, сестры расстрелянных тогда односельчан, до самой своей кончины носила траур, а в сердце — незаживающую рану скорби по своим мальчикам. В минуты откровения, вытирая набегающие слезы, женщина часто говорила своему чудом оставшемуся в живых Давиду: “Живи, сынок, долго и счастливо! Живи и за себя, и за своих братьев! Живи за всех наших убитых соседей и родственников!”
И Давид жил. Вместе со своим поколением, у которого не было времени на детство, он перенес все тяготы войны, голод, холод и разруху. После войны Давид переехал в Ростов-на-Дону, долгие годы работал водителем. У него сложилась прекрасная семья, вместе с супругой Таисией Васильевной они воспитали замечательную дочь Ольгу, а затем внуков и даже правнуков.
Время летит с неимоверной скоростью. Давиду Симоновичу недавно исполнилось 94 года, но он бодр, полон позитива и не перестает повторять, что жизнь у него была хоть и нелегкая, но счастливая. Судьба отпустила ему долгий век, видимо, для того, чтобы жил за себя и за тех, кто безвинно был убит в далеком 1942-м, оттого и Всевышний его бережет. И живет он по законам нравственности, стараясь передавать семейные традиции своим потомкам. И каждый раз, приезжая в Чалтырь, он всегда приходит к святому для него месту, братской могиле своих братьев и односельчан. Даже спустя десятилетия Давиду Симоновичу больно вспоминать то военное лихолетье, и каким чудом ему удалось выжить!
Да, прошло много времени с тех тяжких лет, сменились поколения и приоритеты, но хочется надеяться, что память о войне всегда будет жить в человеческих сердцах, потому что слишком большую цену заплатили наши предки за эту победу!
Елизавета АВЕДЯН, июнь 2023 года.
P.S. В те дни, когда материал готовился к печати, пришла скорбная весть — на 95-м году ушел из жизни Давид Симонович Чибичян (на снимке). Светлая ему память!